От редакторов. Введение ЭКСПЕДИЦИЯ 1911г. Из Хельсинки в Москву. Из Москвы в Казань. От Волги на Каму. Старая Кирга. Восточноевропейский тракт. В татарском селе. На жертвенной горе. Свадебные обряды вотяков. Почитание умерших у вотяков. ЭКСПЕДИЦИЯ 1913 г. К черемисам. В селениях разноплеменных народов. Выходной день в черемисской деревне. О способах добывания средств к существованию у черемисов. На черемисской свадьбе. Сороковая ночь.

ПИСЬМА УНО ХОЛЬМБЕРГА.
Экспедиция 1911 г.
К УДМУРТАМ.
Из Хельсинки в Москву. 1
Неведомые судьбы раздробили финские племена, разделили их на разные народы, разбросали далеко друг от друга в иноплеменные пространства, где они контактируют с носителями других культурных наследий. Как сильно различаются судьбы народов нашего племени! Лишь немногие из них смогли подняться в число просвещенных народов. Некоторые остались на весьма низком уровне развития, живут почти первобытной жизнью, а некоторые вовсе вымерли. И тем не менее, по происхождению они из того же рода-племени, имели когда-то общую прародину, тех же предков, те же верования, обычаи и язык. Как памятники единого сообщества в древности сохранилось до наших дней немало языковых схожестей, а также множество обрядов и обsчаев, восходящих корнями к временам язычества. Богатые событиями века и расстояния в тысячи верст не смогли полностью стереть эти святые племенные узы. Опираясь на общее наследие, сравнительная наука может вырисовывать картину о культуре древних финнов; чтобы ознакомиться с ее духовной стороной, как раз и еду я на восточную окраину Европы.
------------------------
1 «Matkakiijeita. 1. Helsingista — Moskowaan», газета «Turun Sanomat» от 20 апреля 1911 г.
------------------------
Когда я отправился из Хельсинки, знакомых людей в вагоне не оказалось. Был поздний вечер; погрузившись в свои размышления, я сидел некоторое время, а затем заснул под монотонный шум поезда. Нe знаю почему, мне приснилось, что я сплю под шумящим деревом в каком-то сарае в виде шатра. Утром, когда я проснулся, мы были на пограничной станции, где проводился таможенный досмотр. Вскоре после этого наш поезд прибыл в Санкт-Петербург.
Времени задерживаться в суете этой метрополии было немного. В моем распоряжении имелось лишь несколько часов. Я бегал за покупками, заглянул в библиотеку и навестил некоторых знакомых. На улицах Петербурга совсем не было снега. Как обычно, толпы людей быстрыми шагами двигались по Невскому. Любопытно было наблюдать со стороны за этими пестрыми людскими толпами. Целыми днями и ночами они идут беспрерывным потоком; и все лица — чужие. Помимо европейцев, встречаются и азиатские лица — видные кавказцы, широколицые киргизы и т.д. Из-за натянутых межгосударственных отношений исчезли китайцы как и японцы в годы Японской войны.
В городах Финляндии не увидишь петербургской помпезности и роскоши и — нищеты! Здесь везде шик и грязь рядом друг с другом. Так же это и в одежде нищих. Я видел женщину, у которой на голове красовался большой шикарный головной убор с изящными перьями, но на ногах она не имела носков. Вероятно, что какая-то знатная дама подарила этой нищенке свою шляпку, когда ей самой приглянулась более модная. А как по-разному выглядит жизнь вокруг петербургских дворцов, в пригородах и в сельской местности! Никогда так четко не бросалась мне в глаза пропасть между жизнью людей как прошлой осенью, когда я совершил экспедиции по сбору этнографического материала из Петербурга в сельские окрестности города.
Поздней осенью ночевал я в одной избе, где продувало. После того, как погасла маленькая чадящая лампа, я заметил, как лежащие на соломе полуголые люди уставились глазами на проблески с неба. Я и сам задавал себе вопрос: не северное ли это сияние? Нет, не оно, это огни Петербурга, хотя расстояние до него шестьдесят верст. Различие между светом этого крупного города и мраком окружающих его сел — это как разрыв между днем и ночью.
В связи с перегруженностью поездов пассажирами между Петербургом и Москвой, временами трудно достать билет, если его не приобрести заблаговременно. Поэтому надо было скорее добраться до железнодорожного вокзала. Однако я приехал поздно, не смог попасть на тот поезд, на котором хотел ехать, а следующий отправлялся в путь только через полтора часа. Я ожидал с любопытством, кем будут мои спутники в купе. Двое мужчин в пышных тулупах заняли нижние полки. Один из них, в русской форменной фуражке на голове, заговорил со мной. Он был весьма доволен, что я оказался некурящим: табак портит человека. В одной кофейне от табачного дыма у него разболелась голова. Прежде всего, его возмутило то, что курят женщины. Как он сам заявил, он вполне образцовый человек: вино, кофе, чай не пьет, табак не курит и вечером рано ложится спать. Тем не менее, он был очень взволнован.
Четвертое место в купе было еще не занято. Только на последней минуте пришел запыхавшись молодой господин. Он и стал мне компаньоном на верхних полках. Этот молодой человек был изысканно одет, носил очки, имел завитые маленькие усы; его бархатный жилет был украшен вышивкой, а через его ухоженные волосы шел пробор — прямой и гладкий, как железнодорожная магистраль Петербург—Москва. Он начал читать немецкую газету.
Мой первый собеседник стал знакомиться с молодым человеком:
— Барин не храпит, когда спит?
— Нет!
— И не говорит во сне?
— Полагаю, что нет.
— Есть путешественники, которые и храпят, и говорят во сне и этим самым ужасно мешают другим пассажирам.
Таким образом был начат разговор. Скоро мне стало известно, что пришедший последним молодой человек был из Тартуского университета2, изучал теологию, но еще не успел закончить свою учебу. Он был по пути в Москву, где служил помощником у одного старого пастора. Поскольку его учебный предмет не был для меня незнакомым, у нас нашлось много тем для разговора3. До поздней ночи мы беседовали о Тартуском университете, о немецких теологах, о сравнительном религиоведении и т.д. Наш разговор продолжался до тех пор, пока спутник с нижней полки не предупредил, что совершенно неуместно мешать ночному покою других пассажиров.
На следующий день к прибытию в Москву мы с молодым теологом стали уже настолько близкими знакомыми, что в те два дня моего пребывания в городе мне была предоставлена бесплатная квартира в уютной усадьбе немецкой церкви Святого Михаила4.
------------------------
2 Тартуский университет (Дерптский, Юрьевский) основан шведским королем Густавом II Адольфом в 1632 г. Университет прекратил свое существование в XVIII в.; восстановлен императором Александром I в 1802 г. 3 В свое время У. Хольмберг закончил теологический факультет Хельсинкского университета. Церковь Святого Михаила (нем. Michael-Kirche) — религиозный, духовный и культурный центр лютеран в Москве. Каменная церковь была построена в 1684 г., снесена в 1928 г.
------------------------
Какая же большая разница между Петербургом и Москвой! Прямые и широкие улицы и регулярность построек в Петербурге создают западноевропейское впечатление. В Москве, напротив, узкие улицы вьются туда-сюда, поднимаясь и опускаясь; как стиль построек, так и уличная жизнь очень пестра, ощущаются восточные веяния. Москва — настоящий русский город. Он — центр внутренней торговли и на его улицах видишь нескончаемые очереди грузовых повозок. На громадных телегах перевозят всевозможный товар: ткани, фрукты, чай и т.д. Косматая шерсть толстокопытных лошадей украшена разнородными пестрыми поясами и блестящими латунными кольцами. Дуга — большая, зачастую крашенная красной краской, — сияет на солнце как радуга. По краю дуги расписаны товары, которые продаются в магазине владельца. Бородатые возчики, до колен покрытыми грязью ногами, гримасничают, довольные на солнцепеке. Это действительно создает русское впечатление! На главных улицах, где проживают семьи московских купцов-толстосумов, несколько чище. Хотя Москва грязная, как любой подлинно русский город, но здесь мало болезней, потому что в Москве сухой воздух, и вода прозрачная, как хрусталь.
Несмотря на то, что по приезду в город вначале тебя окружает большая толпа нищих, Москва — богатый город. Часть из купеческого сословия даже очень богата. Частные лица сделали крупные пожертвования в пользу города: построили видные храмы, школы, музеи, больницы и др.
Наибольший интерес в Москве, конечно, представляют памятники старины. Из них самыми достойными внимания являются старый, окруженный стеной Китай-город и знаменитый Кремль — место паломничества всего российского народа. Из располагающейся там высокой колокольни Ивана Великого путешественник может видеть обширную панораму города. Глядя с высоты, кажется, что в Москве, кроме церквей, нет других зданий — повсюду их такое бесчисленное множество. Вероятно, в мире нет другого места, в такой мере посвященного религиозному началу, чем это. Можно представить, какое торжественное настроение наполняет душу верующего русского человека, когда он ясным пасхальным утром слышит звон неисчислимого множества колоколов, и более того, что некоторые из них такие огромные, что по своим габаритам превосходят чумы наших предков. Главный храм — Успенский собор, который по старинному обьиаю служит местом венчания на царство правителей.
Посетитель Москвы также не должен забыть посетить музей, из которых особенно достойны просмотра исторический5 и этнографический6. К этому следует также упомянуть о всемирно известных коллекциях картин Третьякова7. Кроме того, внимания заслуживают в городе и многочисленные дворцы, грандиозные пассажи и многие известные магазины и т.д. Однако, названные последними здания довольно молодые и современные: как мы помним, сто лет назад вся Москва была в огне. Местные жители еще могут указать место в реке, где французы штурмовали город, и сопку, с которой, как говорят, Наполеон наблюдал за пожаром в городе. В будущем году русские проведут большой государственный праздник, к которому будет воздвигнут памятник, посвященный спасению Отечества.
За пару дней невозможно основательно ознакомиться с состоянием духовной жизни города. Однако по многим показателям сложилось представление, что в Москве русская наука и культура процветают не в меньшей степени, чем в Петербурге. Разного типа школы, как для мальчиков, так и для девочек, можно видеть почти на каждой улице. В общем, как мне кажется, среднее городское сословие России более-менее образованное. Развитию академической жизни во многом мешает то, что высшие учебные заведения России никакого самоуправления не имеют. На занятиях рядом со студентами сидят жандармы, которые имеют право распоряжаться, о чем именно и в каком духе могут читать преподаватели лекции. Понятно, что науку, которой в первую очередь нужна свобода, такой порядок не продвигает. Кроме лицеев, в Москве много разного рода художественных и ремесленных учебных заведений. Московские купцы сделали большую патриотическую услугу тем, что щедро поддерживали стремления неимущих художников и школьников.
С древних времен в русском народе существуют два элемента. Один — крайне консервативный, другой — повсюду стремящийся на уровень новейших идеалов. Представляется, что эта пропасть нигде столь не глубока, как в Москве. Здесь везде заметны противоречия старины и современности. Вон там на улице старая неуклюжая русская телега и фешенебельный новый автомобиль, из которого выскакивает девушка, наверняка актриса, чтобы зайти в часовню перекреститься до того, как вступить на подмостки очаровывать людей. В Москве, где так много старого, как в обычаях, так и в одежде, я впервые видел т.н. юбку-штаны8 — глупость моды, которая доставила так много огорчений Папе Римскому
------------------------
5 Государственный исторический музей в Москве, основанный в 1895 г., — национальный исторический музей России.
6 Под этнографическим музеем здесь, скорее всего, понимается выставка собраний Румянцевского музея, созданного в 1831 г. и переданного в дальнейшем (1861 г.) в Москву. В последующем этнографические коллекции музея были переданы Музею народов СССР (ныне РЭМ).
7 Третьяковская галерея — художественный музей в Москве, основанный в 1856 г. купцом Павлом Третьяковым.
s Жюп-кюлот (фр. jupe-culotte) — юбки-брюки, новое явление в моде появилось среди французских модниц — брюки очень большой ширины, визуально выглядящие как юбка, широко распространившиеся в конце XIX — начале XX в. благодаря увлечению ездой на велосипеде. Кроме того, ими заинтересовались феминистки, стремившиеся к достижению «костюмного» равноправия с мужчинами.
------------------------

Еще пару слов о московских финнах. Кто бы мог поверить, что тут, в сердце России можно встретить финнов, которые здесь не в качестве путешественников, а родились и выросли в Москве. В усадьбе церкви Михаила я познакомился с некоторыми из них. Узнал, что несколько недель тому назад здесь скончался старый немецкий священник; он родился в Финляндии, поэтому знал и финский язык. За 24 года пребывания в Москве, он стал любимцем здешних финнов. Он помогал бедным добывать средства к существованию и устраивал их детей в немецкую школу. Я встретил некоторых из таких парней. Бьшо странно слышать, что они говорили на чистом финском языке, несмотря на то, что родились и выросли в Москве. Некоторые успели посетить родину своих предков. Кажется, число финских семей около ста, многие из них состоятельные, много всяких ремесленников, ювелиров, часовщиков. Меня пригласили в одну семью, где мне оказали гостеприимство как родственнику. Хотя они в семье общаются на финском языке, все остальное у них дома создает русское впечатление — и это не странно, ведь живут они в русской среде.
— Имеете ли Вы планы переселиться когда-нибудь в Финляндию?
— Вряд ли переправимся, раз мы здесь добываем себе средства к существованию.
— А дети, они тоже навсегда останутся здесь, среди чужеземцев и, в конце концов, сольются с чужой национальностью?
— Бог знает, что они сделают, но мы их предостерегаем, чтобы они не забывали свой язык.
Из Москвы в Казань9
------------------------
9 «Matkakiijeita. Moskowasta Kasaniin», газета «Turun Sanomat» от 29 апреля 1911 г.
------------------------
Железная дорога из Москвы в Казань принадлежит частной компании. Поезда по ней двигаются медленно, с остановками и на второстепенных станциях. Когда я сделал кондуктору замечание о том, что было бы разумно обслуживать такой длинный железнодорожный участок скорым поездом, он немного задумался, затем обратил свой взор на мою кепку и проговорил равнодушно: «А Вы куда торопитесь, молодой человек?» Так, действительно! Я обмозговал его житейскую мудрость и начал осваиваться с пребыванием в вагоне поезда. Здесь и другие как у себя дома; особенно это касается пассажиров, следующих далеко. С удивлением наблюдаю, как свободно ведут себя люди. Вон там старики, сидя в одной рубашке, беседуют и весь день пьют чай. А там девушка лежит на животе и читает роман; она сняла с ног обувь. Дама, которая волей судьбы выпала мне в качестве компаньонки, сидит целыми днями в утреннем халате, то и дело вздремывая на своем месте. Все как будто члены одной семьи. Нет отдельного спального вагона для мужчин и женщин.
Я считал себя счастливцем, что эта дама, Наталья Николаевна, оказалась моей спутницей. Как жительница Казани, она сумела дать мне много полезных советов, касающихся жилья и других практических вопросов при пребывании в чужом городе. Более того, она тщательно караулила мой багаж, когда на станциях временами я выскакивал из поезда, чтобы поесть квашеную капусту, свиные ножки или другие русские лакомства. Здесь невозможно путешествовать так беззаботно, как в Финляндии, потому что люди, — разумеется, по ошибке, — могут уходить из вагона с вещами другого человека. Если ты не привык к тому, что вежливо пресекаешь такого рода ошибки, ты легко можешь остаться без кола без двора.
Когда мне стало ясно, что я оказался под покровительством надежных глаз, утомленный от многих достопримечательностей Москвы, в первую ночь я спал так крепко, что ничего бы не заметил, если бы у меня даже удаляли слепую кишку. Поэтому не могу сказать, как проходила ночь. Проснувшись утром, к своей радости, я заметил, что находился еще в том же вагоне и что все мое дорожное снаряжение было в сохранности. Многие из пассажиров высадились из поезда в течение ночи. Повсюду можно было видеть новые лица. Наталья Николаевна сидела у окна, мочила ломтик белого хлеба в стакане чая. Рядом на верхней полке спал старик- татарин; вместо одеяла на нем лежали дорогостоящие шубы. На другой стороне вагона сидела его дочь, лицо ее было покрыто черной вуалью. На ногах у нее были красные сапоги, доходящие до колен, голенища сапог бьши искусно вышиты. Через вуаль просматривались миловидные и пропорциональные черты лица и большие карие глаза. Религия запрещает татарской женщине раскрывать свое лицо перед посторонними людьми.
Старик начал тереть свои заспанные глаза. По его одежде я сделал вывод, что он зажиточный мужчина. Он и сам рассказал, что является купцом. Где-то здесь у железной дороги он имеет филиал своего предприятия, а главная его торговая точка в Казани. Кроме того, на ярмарочные недели он открьш магазин и в Нижнем Новгороде. Он выступает посредником при продаже китайского чая.
Тот факт, что уже не менее половины пассажиров составляют татары, говорит о том, что приближается восточный край Европы. За железнодорожной магистралью открываются необозримые снежные просторы. Серый горизонт сливается с сугробами. Часами не видно ни дерева, ни камня, ни холма. Какая здесь бескрайняя равнина! Вон там, в снегу, как бы черная нитка! Когда мы подъезжаем ближе, видим длинную очередь обозных лошадей. Куда стремится этот караван? Мне осталось неизвестным, прошел ли он по тракту или просто по утоптанному в снегу следу. Какая же огромная разница между ездой в уютном и теплом вагоне поезда и ездой в таком холодном обозе. Когда я думаю о пронизывающих ветрах, что свистят на этих просторах, я все с большим почтением смотрю на пышный тулуп моего соседа-татарина. Тут у небесных ветров неохватное пространство чтобы бушевать. Все понятнее становятся мне описания сильных снежных буранов русскими писателями: «Холодные ветры визжат, как дикая кошка, плачут, как ребенок, воют, как голодные волки». Я также понимаю чувство, владеющее душой путешественника, сбивающегося в метель с пути. Говорят, что он умирает не от холода или голода, а от страха. На протяжении всего видимого пространства все еще только снег и снег. В природе только два цвета, которые вдали сливаются: белая земля и серое небо.
Вон там, на равнине, видна какая-то черная точка. Это какие-то жилища будто группа муравейников. На бескрайней равнине, к которой мои глаза не привыкли, они кажутся совсем маленькими. То, что это — жилища людей, могу определить по двум признакам: из некоторых поднимается синий дым и, кроме того, там возвышается столб, который, судя по всему, является колокольней. Какими бы были ощущения, если бы провести зиму в подобной деревне?
Снова на равнине только снег вплоть до небосвода. Некоторые деревни стоят ближе к железной дороге. Из-за снежных заносов не видно стен построек, видны лишь высокие соломенные крыши. Сложно сказать, какую национальность представляют их жители. Наверно, так проживали в старину наши предки. Каждый род образовывал свою деревню. Ввиду тогдашних промыслов, племя вынуждено бьшо жить вразброс. Одно селение с другим не имело совместных дел, кроме случаев, когда шли воевать или умыкали девушек. На случай нападения врага жилые постройки деревни располагались в одной кучке. К тому же людям надо бьшо защищать себя от всевозможных диких зверей.
Станции, на которых поезд время от времени непременно останавливается, в большинстве незначительные и, как правило, расположены далеко от обжитых местностей. На рыжих стенах множество всевозможных досок объявлений. Люди на перроне бедные, в лохмотьях. И мужики, и женщины одеты в овчинные шубы. На ногах у них лапти, у некоторых и валенки. Представителей господского сословия можно видеть только на крупных станциях.
Чаще всего это члены чиновничьих семей. Мужчины носят разного рода форменную одежду и форменные фуражки. Женщины, в общем, одеты в европейском стиле, у всех на затьшке башлык. Станционная публика включает также группу изувеченных нищих, которые окружают каждого пассажира, высаживающегося из вагона первого класса. Несмотря на то, что никто не садится в поезд, он стоит подолгу и на многих маленьких стациях. Почти при каждой стоянке любители чаепития наполняют свой чайник кипятком.
Солнце начинает садиться, небо становится темно-стальным, воздух охлаждается; чувствуется ночное похолодание. Счастливец тот, кто имеет теплый приют, потому что по таким ночам, кроме извергающего искры поезда, на этих просторах бродит только одна смерть.
До полуночи поезд останавливается на крупной станции. Выхожу осмотреть вокзал, потому что стоянка длится один час и пять минут. Громадный ресторан наполнен посетителями. Откуда они взялись — я не понимаю: с поезда, во всяком случае, они не пришли. Вероятно, мы находимся в обжитой местности. Длинный стол наполнен красивыми бутылками, официанты бегают как на гонках, и пробки хлопают одна громче другой. Здание вокзала — большой каменный дом; в нем размещен и книжный магазин, и элегантный салон парикмахерской. Перед высокими зеркалами сидят офицеры с бородами, покрытыми мыльным кремом. Молодые дамы в зале ресторана одеты в стиле Санкт-Петербурга: в высоких головных уборах и в наглухо закрытых платьях, из под которых видны только в несколько дюймов высотой тонкие каблучки. Я ужинаю и жду отправления поезда.
Той ночью я спал не настолько крепко, как предыдущей. На станциях часто просыпался от шума пассажиров, которые садились в поезд. Слышал, как Наталья Николаевна боролась с присаживающимися пассажирами, которые пытались пристраивать свои вещи на наши места. Не раз стычка велась на повышенных тонах. Признаю, что сам я не сумел бы защищаться столь храбро, как она. Ввиду того, что в России плата за отправленные в багажном вагоне вещи довольно высокая, русские имеют обычай, насколько возможно, взять весь багаж с собой в пассажирский вагон. В вагонах имеется довольно много места для багажа, но всех вещей они все же не могут вместить. Сам я научился в той мере искусству погрузки у русских, что в Москве счел более выгодным дать рубль носильщику, чтобы он «законно» разместил мои вещи в моем вагоне, чем идти и заплатить четыре рубля за отдельно отправленный багаж, из которого, пожалуй, половина исчезла бы «по ошибке» в пути.
В России нередко можно видеть, что в вагоне ходят собаки или же слышать, как поет петух на полке вагона второго класса. Не говоря уже о том, какие еще домашние животные могут путешествовать в вагоне третьего класса. Под утро я заснул. А когда проснулся, светило уже солнце. Пейзажи стали более холмистыми. Кое-где были видны долины рек и отдельные красивые лесистые бугры. Кажется, здесь дуб является главным видом деревьев. Его коричневые, искореженные листья остались еще воспоминаниями о прошлом лете. Перехожу в тамбур, чтобы подышать свежим весенним воздухом. Вчера царила еще зимняя обстановка, сегодня в воздухе ощущается весна. Реки как будто уже ждут ледохода, а серые дубы — своих листьев и певчих птиц. Насты ослепительно яркие и тени деревьев густо-синие.
Старик-татарин подходит ко мне побеседовать. Он очень любознателен. Он слышал немало разговоров про Финляндию, тем не менее, его представление о стране не совсем четкое. Среди прочего, он думает, что на севере Финляндии живут представители самодийских народов.
— А финны хорошие торговцы?
Я киваю ему головой, потому что заметил, что он оценивает народ лишь на основе того, как умело он ведет торговлю.
— В качестве представителя какой фирмы Вы путешествуете?
Я отвечаю, что фирма называется Финно-Угорское Общество10.
— Оно торгует чаем?
— Насколько я знаю, нет.
Это досадно, потому что он посредник в поставке чистого и качественного чая.
------------------------
10 Финно-Угорское Общество (Suomalais-Ugrilainen Seura) — одно из старейших научных обществ Финляндии, основано в 1883 г.
------------------------

Вскоре мы прибываем на станцию, где мне предстоит приобрести отдельный билет на переправу через Волгу. Дело в том, что через реку нет железнодорожного моста. Через несколько минут поезд останавливается и пассажиры со своими вещами садятся на желтые сани, задняя часть которых весьма широкая, а спереди они узкие как снегоочиститель. Извозчики перевозят людей через Волгу наперегонки; у одних в упряжке две лошади, у других — три. За десять минут достигнут другой берег, на котором следует пересесть на новый поезд. Каждый торопится найти для себя и для своих вещей удобные места. Впрочем, никакой спешки нет, по неизвестной мне причине поезд стоит еще полчаса.
Смотрю на Волгу в ледяных оковах. Даже в неволе она вызывает уважение, потому что эти крутые берега, которые она образовала своими волнами, свидетельствуют о громадной мощи природы. Через несколько недель она освободится ото льда. В Казани у меня будет возможность наблюдать за ее весенней мощью и слушать ее песню свободы.
Через некоторое время поезд трогается. Пейзажи становятся несколько иными. Теперь больше и лесов, и населенных пунктов. Мы, таким образом, уже миновали тихие равнины. Постройки у железной дороги указывают на то, что здесь уровень культуры выше. Мы все больше приближаемся к колыбели культуры, хотя и к восточноевропейской. Кроме русских букв, на больших красочных досках объявлений видны и арабские надписи.
Наталья Николаевна, далее не путешествующая в том же отделении вагона, приходит ко мне попрощаться, желает успеха моим научным занятиям и сообщает, что через несколько минут подходит к концу поездная жизнь. Вскоре мы переезжаем реку Казанку, на другом берегу которой простирается город Казань.

В Казани — Kazanissa.

От Волги на Каму
Волга, которую в народе называют Матерью, бушует уже в своей весенней свободе и как бы пробуждает к новой жизни различного рода народы, населяющие ее берега. От недавнего ледохода вода еще мутная и луговое левобережье реки покрыто половодьем. На поверхности воды плавают корни деревьев, кучи трав и всякого мусора, занесенные потоком из глубины России. Сезон судоходства на Астрахань начался неделю назад; для нашего же парохода, следующего до Перми, это первый рейс после зимы, поскольку ледоход на Каме нынче запоздал.
После размещения своих вещей я поднимаюсь на палубу, чтобы понаблюдать, как кипит жизнь в порту. Люди бегают и кричат, большие телеги двигаются с грохотом и открытые трамваи постоянным потоком возят из города к реке одетую по-весеннему публику. Люди прощаются, вручают цветы, плачут и целуются. Независимо от национальной принадлежности, у всех одинаковые чувства на сердце. Оставшиеся на пристани как бы с завистью смотрят на тех, кто отправляется в путь. Весенние водные просторы Волги пробуждают у населяющих ее берега народов сильную тягу к путешествиям.
Пароход отходит от берега. Казанский Кремль сверкает на вечернем солнце. Татары, исповедующие мусульманскую веру, собираются на палубе на вечернюю молитву. Я слежу глазами за ходом обряда. Молящиеся снимают обувь, убирают носовой платок из кармана и под ноги расстилают пестрые коврики. Они желают предстать чистыми перед Богом. Они поворачиваются лицом в сторону Мекки, священного города мусульман. Чуть подальше от них, впереди, в одиночестве кланяется мужчина, у которого вокруг головы завернута белая ткань-чалма. Это — знак того, что он совершил паломничество в тот священный город12. Произнося вполголоса или шепотом слова арабской молитвы, порой они стоят, глядя в сложенные лодочкой ладони, порой опускаются на колени и при этом время от времени прикасаются лбом к палубе. Слышу, как они неоднократно повторяют слова «нет бога, кроме Аллаха, а Магомед — его пророк»13.
------------------------
12 Люди, успешно совершившие паломничество в Мекку (хадж), получают почетный статус хаджи и имеют право носить чалму.
13 Текст шахады, одного из пяти столпов ислама, свидетельствующий о вере в единого Бога Аллаха и пророческую миссию Мухаммада. Произносится на арабском языке.
------------------------
Пароход, на котором я еду, большой и удобный, но по своей конструкции он старомодный. Крупные лопастные колеса, вращающиеся по обоим бортам, двигают его вперед. Пассажиры утверждают, что суда такого типа — единственно возможные на реках России, потому что с проточной водой перемещается огромное количество песка и от этого образуется много отмелей. На Волге их бесконечное множество. Неожиданно наш пароход замедляет ход и останавливается на середине реки. Вижу, что мы заправляемся нефтью, берем горючее из одного каспийского судна.
Любуюсь весенними волжскими пейзажами. Низкий луговой берег затоплен водой и во многих местах напоминает большое озеро. Орешники и ивовые кусты растут из воды. Эта сторона реки редконаселенная. А правый берег, возвышающийся в виде горы, напротив, густонаселенный. Его большие деревни производят впечатление обеспеченных, хотя жилые постройки на крутом берегу и выглядят маленькими. Большинство пристаней находится на правобережье.
Наступает вечер. В отдаленных селениях мерцают огни. Кто живет в них? В этих краях много разных народов — чуваши, татары, черемисы, мордва. Часть финских народов живет и на этих далеких берегах. Возможно, что и наши прародители когда-то пели здесь свои песни. Но почему потом переместились они из этих плодородных земель в лоно болотистых лесов Финляндии? Почему не остались разводить свои костры в ночь на Иванов день на берегах Волги, где климат мягкий? До поздней ночи я смотрю в темное окно. Однако, сколько угодно ни думай, чувствую, что было бы невозможно заменить родные края: здесь не знают финских белых ночей, к которым я привык с детства. И эти безлесые открытые земли не имеют очарования финских лесов.
Сижу в одиночестве. Все люди для меня незнакомые, как и языки, что я слышу вокруг на пароходе. Единственное, что я вполне понимаю — это монотонная, тоскливая песня, которую всю ночь поет народ в трюме. Мне не известно, чья это мелодия — чувашская, татарская или финно-угорская, — но я чувствую, что за ее чужими словами плачет вечная всеобщая тоска человеческого сердца.
Утром, когда я вышел из каюты, река уже другая и пейзажи несколько изменились. Мы теперь плывем по камским водам. Здесь также один берег намного выше другого. На песчаном крутом берегу растет зеленая бархатистая трава. Местами стоят сосновые боры. Вот там песчаный берег скатился вниз и корневища деревьев оказались голыми снаружи. Как и на Волге, низкое левобережье Камы также покрыто талой водой. Вот в воде показался березняк, сережки рдеют на солнце. Писать бы художнику здесь, было бы сколько замечательных весенних пейзажей!
Мы достигаем устья Вятки, где открывается водный простор, и Кама делает крутой поворот. Правый ее берег становится еще более гористым. В некоторых береговых оврагах сверкают еще остатки снега. Смотрю на многочисленных рыбаков — как плавно двигаются их лодки! Наверняка, эти камские воды богаты рыбой. Вижу также большие стада скота на пастбище — хотя травы пока еще ничтожно мало.
Наш пароход заходит лишь в наиболее крупные пристани. Публика с набережной смотрит с восхищением на предвестника весны. Она знает, что он везет лето и жизнь. В зимнее время в этих отдаленных краях царит полная тишина. Портовые рабочие ощущают в своих венах свежую кровь, когда они несут с судна большие узлы чая, бочки с лимонами, пчелиные улья и т.д. На берегу в длинном ряду стоят амбары, в которых хранят хлеб на продажу — необозримые нивы вдоль Волги и Камы весьма плодородные. Почва здесь без камней, ровная, черноземная, тучная. Белая пшеница этого края лучше американской. Вкус пшеницы этих земель славится во всем мире. На берегу выделяются некоторые сооружения, своими парками и башнями напоминающие королевские дворцы. В летнее время в них проживают богатые хлебные короли России.
По прибытии в Елабугу наступает вечер, включают электрическое освещение. На поверхности Камы блестят отражения огней города. Навстречу к нам плывет корабль, красные и зеленые фонари которого выглядят очень красиво в непроглядной ночи.
Я нашел себе любопытного собеседника в лице молодого врача, рассказывающего мне о своих приключениях в Сибири. Он, кроме прочего, проживал среди остяков14 в Обдорске15 и знает многие их языческие обряды. По его мнению, нет другой страны, которая была бы так интересна, как Россия. Именно здесь перед этнографами открывается широчайшее поле для исследований. Тут он прав. Он упрекает западноевропейских ученых в том, что они не знают такого важного с точки зрения этнографии языка, как русский. Мы сидим до поздней ночи в обеденном зале у кипящего самовара.
------------------------
14 Остяки — устаревшее название хантов.
15 Обдорск — старинное название города Салехард Ямало-Ненецкого автономного округа, переименован в 1933 г.
------------------------
На следующее утро мы минуем устье идущего с Урала притока Камы, реки Белая. Погода уже не такая теплая, какой была в предыдущие дни. Берег на уфимской стороне покрыт густым лесом. В воздухе чувствуется запах хвойных деревьев. Со времени отправления из Финляндии я впервые вижу в России настоящий лес. Понимаю, что необъятные открытые равнины теперь позади и начинаются лесистые ландшафты, которые продолжаются и на другой стороне Урала и покрывают большую часть северной Сибири.
Вдруг начинается проливной дождь. На темной поверхности реки капли прыгают как белые жемчужины. Серые деревни на берегах становятся еще серее. Однако через пару часов опять светит солнце. Меня это радует, потому что на следующей пристани я должен сойти с парохода и начнется мое 80 верстное путешествие по суше16.

Старая Кирга17.
Эта деревня — традиционное вотяцкое селение у небольшой реки Буй18. На высоком противоположном берегу, холмы которого местные жители называют горами, кое-где обосновались русские новоселы. А на стороне вотяцкой деревни начинается бескрайняя равнина, протянувшаяся вплоть до горизонта. На востоке стоят две черемисские деревни, священные рощи которых служат видимыми ориентирами для путников равнины. На южной стороне проживают башкиры. В центре их аулов возвышаются остроконечные башни с золотистым полумесяцем на шпиле. Это — мусульманские минареты.
Сегодня эти разные народы живут друг с другом в мире. Но в прошлом то и дело имели место кровавые столкновения19. Самыми древними жителями этих местностей являются башкиры. Рано оказались здесь также черемисы, а вотяки переселились сюда позднее, около трехсот лет тому назад20. Старики рассказывают детям предания об этих неспокойных временах. Когда Вятское духовенство попыталось насильно обратить вотяков в христианство, часть из них убежала и спряталась здесь, где в те времена еще простирались глухие леса21. О том, что вотяки Пермской губернии на самом деле пришли с Вятки, свидетельствуют их родовые названия и употребляемый ими говор. Присутствие здесь черемисов помогло им завладеть башкирскими землями.
------------------------
16 Хольмберг высадился из корабля в Николо-Березовке и ехал оттуда на подводе в д. Старая Кирга.
17 «Matkakirjeita. 4. Staraja Kirga», газета «Turun Sanomat» от 15 июня 1911 г.
18 Буй — левый приток Камы.
19 Об этом свидетельствуют также сохранившиеся архивные документы XVII-XVIII вв.
20 Удмурты поселились в этих краях с 1673 г.
21 Подобные предания о причинах переселения удмуртов можно услышать и в настоящее время.
------------------------

Тогда вотяки хотя и смогли освободиться от превосходящих их по силе противников, однако, со временем, не смогли противостоять влиянию мусульманской культуры башкир. Правда, в их деревне нет еще мечети и муллы, и женщины не ходят еще с закрытым лицом. Но, тем не менее, ряд признаков указывает на то, что такое время, может быть, не так уж далеко. Русское влияние, напротив, остается незначительным. Постройки, одежда, песни и танцы заимствованы от татар. К тому же и в языке, и во многих религиозных обрядах заметно влияние башкир. От русских тут разве что деньги и водка. Отчасти, мусульманское влияние идет и на пользу, потому что многие мусульманские правила, связанные с очищением, воспитали в народе чистоплотность. В любой избе у двери находится большой медный умывальник, из которого каждый входящий в дом умывает руки, особенно, если приступает к еде.
Деревня построена плотно, как бы в одно гнездо. Постройки стоят рядами, по обе стороны узких улиц. Двор окружен хозяйственными постройками с соломенными крышами; только со стороны улицы имеется высокий дощатый забор. Ворота, над которыми имеется деревянный навес, запирают на ночь крепкими засовами. Жилой дом, торцевая часть которого смотрит на улицу, местами двухэтажный. В обоих его концах расположены большие избы, одна из которых используется лишь для приема гостей по праздникам. Она украшена разноцветными полосками ткани, развешанными по стенам от края потолка. У задней стены широкие полати22, на которых лежит множество мягких подушек, раскладываемых под головы путников. В другой избе живут все домочадцы. Под ней находится еще нижняя изба, в которой хранятся всякие женские принадлежности, веретена, ткацкие станки. С утра до вечера там идет суета. Согласно представлениям вотяков, в нижней избе живет домовой (корка-мурт), которому, в случае болезни, приносят в жертву черного барана.

Жертвоприношение у реки Буй, укрытие от дождя (Старая Кирга) — Buijoen uhri, sateensuojus (Staraja Kirga).

Жертвоприношение у реки Буй (Старая Кирга) — Buijoen uhri (Staraja Kirga).
В прошлом вотяки добывали себе пропитание прежде всего рыболовством и охотой. Сегодня на первом месте стоит земледелие. Деревню окружают сельскохозяйственные угодья, разделенные на  три группы. Первая засеяна рожью, вторая — яровым хлебом, а третья оставлена под паром. Каждая из этих групп полевых угодий обнесена изгородью, внутри которой любая семья имеет свой участок. Кроме того, имеется предназначенный для всей деревни выгон, где скот пасется под присмотром общего пастуха. Там можно видеть большое количество длинношерстных овец, коз, коров и лошадей. Но свиней нет — тоже татарское влияние. Однако лошадей вотяки держат много. Пожалуй, здесь она и есть самое важное домашнее животное, потому что приносит местным людям многостороннюю пользу. Лошадь для них не только упряжное и рабочее животное, ее используют и на охоте, а конина — ежедневная пища людей, а из лошадиного молока сбивают масло, чем угощают наиболее дорогих гостей. Более того, лошадь — богоугодное жертвенное животное. Один старик-вотяк рассмеялся над нашим вкусом, когда я рассказал, что у нас люди предпочитают говядину конине. Характерно, что самый богатый хозяин в этой деревне имеет три жены, восемь коров и 36 лошадей23.
Кроме крупного скота, вотяки держат в большом количестве кур, гусей, индеек и уток, которые со своим выводком ходят по улицам, вытянув шеи идущим навстречу людям. Вотяки также усердные пчеловоды. На краю поля в кустарниках расставлены улья для пчел. Они размером около локтя и выдолблены из ствола дерева. Вместо сахара, вотяки пьют чай с медом.
Как уже отмечалось, одежда вотяков Пермской губернии полностью перенята от татар. Мужики одеты в длинные кафтаны. Их праздничная одежда — белая. На голове, даже находясь в избе, носят мусульманскую тюбетейку. Обувь — сплетенные из лыка большие лапти. Женская одежда весьма разноцветная; женщины любят яркие тона. К косе, которая даже у старух свисает на спину, прикрепляют монетки и прочие блестящие украшения. Так же, как и мужики, взрослые женщины постоянно носят головной убор. Женщины охотно украшают себя драгоценностями, особенно в праздники. У хозяек зажиточных семей вся грудь покрыта большими серебряными монетами и жемчугами. Видимо, серебро, жемчужины и белые ракушки, которые пришивают также к одежде детей и даже к колыбели, имеют свойство оберега. Вероятно, использование многих из украшений имеет корни в суеверных представлениях народа.
Уровень просвещения людей весьма низкий. Только у русского купца имеется несколько книг, а газет здесь никто не выписывает. Вряд ли еще где-нибудь в другом месте вотяки до такой степени суеверны, как здесь. Язычество процветает повсюду в полную силу. На ветви священных деревьев вешают кости жертвенных животных, возле которых вертятся стаи каркающих ворон. На такое место вотяк смотрит со страхом и уважением и никогда не приблизится к нему без какой-либо жертвы. В деревне проживают четыре рода и каждый из них имеет свои святые места.
На чужеродного путешественника народ смотрит с удивлением. Верят, что чужак обладает колдовскими силами; осторожно проходят мимо незнакомого человека. Единственное употребляемое в народе приветствие — это: «Куда идешь?»24 Иными словами: «Только не ходи к нам!» В молитвах они просят, чтобы боги хранили их детей и скот от чужих глаз.
------------------------
22 Здесь имеется в виду внутренняя часть избы с широкими нарами.
23 Полигамные браки у удмуртов встречались очень редко и были обусловлены бесплодностью первой жены или обычиями левирата или сорората.
24 В данном случае это обычное приветствие удмуртов, как и закамских, ничего общего не имеющего с тем толкованием, которое ему дал У. Хольмберг.
------------------------

Моление в праздник пахоты (Старая Кирга) — Kyntojuhlapalvontaa (Staraja Kirga). Посев яиц (Старая Кирга) — Munankylvo (Staraja Kirga)
Когда я приехал в эту деревню, трудно было устроиться на ночлег. Никто не мог понять, зачем на самом деле я приехал. Сложно было объяснить, что мой приезд служит цели изучения их и их обрядов. Я стал им говорить, что меня сюда направил царь, так как он хочет знать, как живут вотяки. Наконец, при помощи русского купца удалось найти квартиру. Дом зажиточный, и старший сын в семье «образованный» человек, потому что проходил службу в армии. Сосед — тоже цивилизованный человек, плетет лапти и часто желает вступать в разговор с гостем. Сначала он утверждал, что я — японский шпион, которого необходимо выдворить общими усилиями мужиков. Он требовал от меня предъявить бумагу, где была бы подпись царя — хотя сам он все равно не умеет читать. Он сказал, что если бы я был от царя, то он, наверняка, выделил бы мне в дорогу пару охранников. Однако, наконец, мне удалось убедить его в том, что я не японец и не шпион, и мы стали хорошими друзьями. Еще я познакомился и с третьим цивилизованным человеком, который служил в армии в Финляндии. В качестве доказательства он показал мне финскую монетку и пустую почерневшую коробку спичек с печатью финской фабрики.
Мало-помалу я снискал расположение народа — по крайней мере, я сам так думал. Купец советовал мне не доверять народу. 
Там, где я гулял, вокруг меня собирались большие группы людей, удивляясь, расспрашивали. Я, в свою очередь, пытался от них разузнать разные данные. Объяснял, что у финнов и вотяков раньше были один язык и религия. Назвал им некоторые общие слова. Таким образом, они с доверием рассказывали о своих верованиях, спрашивали, веруют ли в Финляндии так же, вызывают ли в Финляндии дождь так же, как здесь: собирают грязь и бросают на стены и окна домов, на людей — и вскоре после этого бывает дождь. У некоторых есть еще привычка обливать друг друга водой на берегу реки. Но все равно не всегда удается вызвать дождь. Может быть, у финнов есть более действенные методы вызывания дождя? И вызывают ли в Финляндии также ветер свистом? Многое они хотели узнать о вотяках в Финляндии. Вешают ли в Финляндии шкуры и кости жертвенных животных на дерево?
Девушки показывали свои украшения и расспрашивали о девушках в Финляндии. Больше ли у них монет на груди, красных стеклянных бусин и белых ракушек? В каком возрасте девушки выходят замуж? Умыкают ли мужчины в Финляндии своих жен или же честно платят определенную сумму родителям невесты? Сколько стоит невеста? Здесь хорошая и работящая прилежная жена стоит 40—50 рублей. Почему не приехал вместе с женой? Вопросы бьши слышны со всех сторон. Жрец спросил, в какой одежде народ в Финляндии собирается на летнее жертвоприношение. Носит ли тамошний жрец на голове белую шапку? И так далее. В каждой избе говорили о вотяках в Финляндии.
Жизнь стала для меня интересной. Я ходил в гости во многие дома вотяков, угощали меня везде чаем и белым хлебом. Старики сообщили мне интересные сведения и я узнал, что в скором времени проведут много жертвоприношений. Но потом счастье ушло. Весенние дни бьши холодными. Вотяки хотя и делали жертвоприношения, тем не менее, холода продолжались. В одну из ночей выпало столько снега, что земля стала совершенно белой. Такого не бывало десятки лет и это вызвало у стариков смущение. Мудрецы собрались обсудить, в чем дело, что надо делать и какую жертву надо бы принести. Я узнал, что, по мнению многих, причиной летнего снегопада является вотяк из Финляндии, который в один день ходил по всем святым рощам без жертвоприношений. По этой причине умершие рассердились и сурово отомстили. Старики единодушно решили, что нужно немедленно прогнать гостя.
На следующий день ко мне пришли два степенных старика и попросили меня уехать из деревни, потому что дальнейшее мое пребывание здесь может принести вотякам еще новые бедствия, а мне — гнев взбудораженного народа.

Восточноевропейский тракт.25
Здесь, в Уфимской губернии, тракт отличается от финляндского. Грунт дороги темный, тоскливый, он не такой желтый, веселый, как в нашей губернии Хяме. По обочинам дороги нет телеграфных столбов — и, следовательно, нет ласточек, щебечущих на проводах.
Здесь рядом с дорогой нет ни кювета, ни поросших мхом камней за ним, как нет и серой изгороди из жердей. Едешь сколько угодно, но остается неизвестным, какое расстояние ты уже преодолел — ты не встретишь у дороги столба-караула, указывающего, сколько верст за спиной и сколько еще впереди. Здесь ты вынужден полагаться на ямщика, хитрого, который скажет, что ему вздумается, поскольку знает — за каждую версту ему полагается прогон в размере 6—8 копеек.
Тем не менее, путешествовать здесь новичку интересно. Ландшафт меняется мало, но зато облик селений и их жителей меняется почти каждый час. Едешь верст сто — и на этом отрезке пути ямщики говорят на 6—7 разных языках.
Вот навстречу идет длинная колонна обозных лошадей. Извозчики одеты на татарский лад, в длинные кафтаны. Некоторые спят на своих возах. Телеги, которые поднимают большое облако пыли, имеют толстые деревянные оси с плотно осмоленными концами. С каждой телеги свисает и кадка со смолой. Как я уже неоднократно наблюдал, лошади без подков. Мой извозчик-вотяк говорит, что эти встречные люди — черемисы, и обращается к ним на татарском языке, который служит здесь общим культурным языком. Выясняется, что мужики едут на ярмарку, чтобы продать пеньку. За нее нынче платят неплохие деньги.
Встречные мужики были действительно черемисами; и вот в конце следующего спуска стоит черемисская деревня. Увидев ее, ямщик привстает, и мы несемся с горы во весь опор. Здешние ямщики всегда проезжают через деревню с большой скоростью. Большие подвесные бубенцы, свисающие с дуги, звонят так, что болит в ушах. Проезжаем мост, настил которого поднимается лишь немного над уровнем воды и покрыт соломой. Сквозь деревню идет широкая ровная улица. Дома в ней отличаются своей ухоженностью, что говорит путнику о том, что здесь живут обеспеченные люди. В торцевой стене вырезан мусульманский полумесяц. Он служит народам этих местностей в качестве амулета — так же, как крест для западноевропейцев. Во дворах стоят высокие шесты, на концах которых прикреплены скворечники. Это говорит о заботливости местных жителей — в этих безлесых краях у птиц немного места для отдыха и обустройства своих гнезд. По этой причине тут и не встретишь певчих птиц как в Финляндии. Вдруг лошади останавливаются, тяжелые ворота открываются и мы оказываемся в черемисском дворе.
Услышав звон бубенчиков, жители дома выходят на крыльцо посмотреть, кто приехал. Хозяин вступает в разговор с ямщиком на вотяцком языке и, узнав, что приехавший барин после чая намерен здесь поменять лошадей, на русском языке он просит меня войти в избу. Выясняется, что хозяин — знающий языки человек. Кроме своего языка, он говорит на вотяцком, татарском и русском языках. Я заметил, что в местностях, где вотяки и черемисы живут по соседству друг с другом, последние свободно владеют вотяцким языком, а вотяки довольно редко знают черемисский язык. Пожалуй, это связано с тем, что черемисы, как правило, бойки, а вотяки — инертны. Однако не всегда вотяки уступают черемисам в сообразительности. Они умеют взвешивать обстоятельства более разносторонне, чем черемисы.
Я рассчитываюсь со своим ямщиком и вхожу в избу. Хозяйка приглашает меня присесть на красиво вышитую подушку, которая лежит на нарах у задней стены. Самовар закипает, пол подметен, стол накрыт блинами, а женщины одеты в праздничные наряды. Сегодня же пятница — день отдыха черемисов. Свое ткачество и вышивку показывают мне ребенок, девушка, невестка и старуха; у каждой свой неповторимый узор. У черемисов действительно много своих вышитых узоров и образцов ткани, каких не встретишь у соседних народов. Вот свидетельство древней культуры черемисов.
Вскоре запряжены новые лошади — красивые, белые. Одна из них с жеребенком с красной ниткой на шее. Ямщик объясняет, что, согласно прадедовскому обычаю, для охраны от дурного глаза полагалось привязывать на шею молодому скоту красную нитку или кусочек железа, и сегодняшнее поколение следует примеру предков26. Одну из лошадей ямщик называет Киргизом, говорит, что купил ее у киргиза27. Мчимся через деревню. У стен домов сидят празднично одетые люди.
------------------------
25 «Matkakirjeita. 5. Itaeurooppalainen maantie», газета «Turun Sanomat» от 22 июня 1911 г.
26 Удмурты и марийцы соблюдают этот обычай и по сей день.
27 В это время киргизами называли казахов.
------------------------
На краю деревни, в красивом месте возле дороги находится кладбище. На ветвях берез висят посвященные покойникам полотенца с красными полосками. У забора, рядом с калиткой, куча стружек от гроба недавно умершего человека, также кое-какая одежда и постельное белье: по черемисскому обьиаю на кладбище относят все, что было в контакте с умершим. Некоторые могилы обнесены деревянной оградой.
В двух верстах от деревни, в центре засеянного хлебом поля, стоит пушистый лесок. Легко догадаться, что это — священная черемисская роща. Тракт проходит вблизи от нее. В роще растут толстые вековые дубы и липы. Некоторые деревья уже свалились на землю. Но, несмотря даже на большую нехватку дров, черемис отсюда не возьмет ни одной хворостины к себе домой. Ямщик рассказывает, что несколько лет тому назад тут ночью один татарин начал валить дерево, но, успев сделать всего несколько ударов, упал мертвым на землю.
Под многими деревьями видны следы от костров, а вокруг таких деревьев обвиты липовые жертвенные пояса, украшенные резьбой; в поясе сверкает также оловянная монетка. С верхних веток некоторых высоких деревьев свисают шкуры жертвенных животных, в первую очередь — шкуры лошадей. Голову, копыта и хвосты не отделяют от шкур. Раз в году летом в роще черемисы проводят большие родовые моления с жертвоприношением. На краю рощи течет ручей, откуда как раз взлетают три лебедя. Они производят величественное впечатление — белые крылья сверкают на солнце. Я любуюсь их полетом: в отличие от наших лебедей, они не потеряли свою свободу, они поднимаются высоко над трактом — к солнцу. Здешний народ не охотится на лебедей, считая их священными птицами.
Моя повозка катится дальше и скоро черемисская деревня, как и ее священная роща, остаются за холмом. Мы спускаемся в лощину и оказываемся как бы в котле, потому что со всех сторон нас окружают высокие холмы. Однако габариты этого котла внушительные — говорят, что длина поперечника его дна достигает восьми верст. Спуск продолжается, на дне лощины густые заросли орешника. Вот по дороге навстречу едут верхом на лошадях три человека — каждый с винтовкой на спине. Мой ямщик объясняет, что это башкиры. С такими мужчинами лучше не встречаться — в сумерках, во всяком случае. Ямщик гонит лошадей, а я вытаскиваю револьвер. Башкиры останавливаются на небольшом расстоянии от нас. Вижу смуглые, черные как смоль лица, бороды и блестящие белоснежные зубы. Мужики осматривают, что за товары у нас в повозке, и разговаривают между собой вполголоса. Чувствую в своем сердце тихую напряженность, но она вскоре рассеивается, потому что вижу на противоположном холме тройку какого-то путешественника. Я справляюсь у ямщика, кто они такие, эти всадники и почему они носят ружья на спине. Тот усмехается и говорит, что они охотники. Однако удивление вызывает то обстоятельство, что, не считая нескольких священных рощ, тут вовсе нет лесов. 

Священная роща нескольких деревень (Бирский у.) — Kylien yhteinen uhrilehto (Birskin piiri)
Когда мы достигаем более возвышенной местности, перед нами вновь открывается широкая панорама. На просторной равнине видны три башкирских села в близком соседстве друг от друга. Тракт идет через большой выгон, на котором пасется разного рода скот. Но преобладают лошади и овцы. Овцы длинношерстные, белые, особенно на спине у них шерсть белая, как снег. Пасет их молодой человек, одетый в длинный белый халат. В руке он держит кнут, рукоятка которого имеет длину меньше локтя, а ремень — 3—4 сажени. В каждом селе стоит минарет, на шпиле которого серп луны, свидетельствующий о том, что здесь преобладает мусульманская вера. Около моста в небольшом парке находится дом муллы. Над его зелеными воротами изображение полумесяца. Я спрашиваю у извозчика, выпускниками какого университета являются местные муллы. Он объясняет, что их образование ограничивается обучением, которое они проходят в трехклассной сельской школе. Во всех трех селах мечети построены в одном стиле: узкий травянистозеленый минарет возвышается в центре здания мечети, алтарь у каждой направлен в южную сторону.
Я намерен переночевать в крайнем из сел. На ночь глядя не хочется отправляться в путь в необжитую местность. Правда, солнце еще не зашло, но когда оно зайдет, наступит темнота — тут нет финляндских белых ночей, и даже нет вечерней поры сумерек. Я распоряжаюсь, чтоб ямщик поискал мне ночлег, и ему удается сразу найти одно место. Итак, вскоре я со своими вещами оказываюсь в просторной башкирской избе.

В татарском селе. 29
Сегодня здесь день ярмарки и люди всех мастей собрались в этом татарском селе. По обочинам широкой улицы стоят палатки торговцев, на вывесках которых красуются нарисованные яркими красками большие арабские буквы. В продаже имеется и чай, и сахар, и нитки, и женские украшения, и ткани, и лыковые лапти; здесь можно возами купить коноплю с целью, чтобы везти ее на продажу на другую, более крупную ярмарку. У каждого ларька кипит жизнь: торгуются, спорят. Повсюду лоснятся лица медного цвета, пот течет по наголо бритым головам мужиков, и грязная тюбетейка такая мокрая, как будто ее намочили в воде.
Крайним, на углу улицы, стоит ларек пекаря. Там связки кренделей, разукрашенные красным белые пирожные, очень толстые кексы и всякое другое земское добро, от которого у путешественника слюнки текут. Перед ларьком в ряд стоят улыбающиеся девушки. Из-под натянутого до глаз головного платка, углы которого завязаны под подбородком, видно узкое лицо, напудренное добела. Доходящие до колен юбки с вышитыми узорами лилий, роз и коровяков шевелятся от ветра. Они — татарские красавицы — подглядывают за торгующим молодым человеком, посмеиваются над тем, как тот возбужденно ведет нескончаемую войну против десятков голубей и сотен тысяч мух, желающих безвозмездно присвоить его имущество.
Погода утомительно знойная. На солнце — как в плавильной печи. Как жгучий пепел, лучи солнца падают на людей, телеги и фургоны, которые проезжают по улице и окружают прохожего со всех сторон. Иногда налетает порыв ветра, что стремительным вихрем поднимает с поверхности земли темный песок в виде узкого столба на высоту нескольких сотен метров.
То, что это село является ярмарочным, можно видеть невооруженным глазом: его сооружения пышнее обычных. Особенно выделяется вот этот дом с высокими воротами, украшенными резьбой, изображающей подсолнухи. Во дворе дома собралось много мужиков с лошадьми. Говорят, дом принадлежит богатому купцу. Жилое здание двухэтажное; выходящая на улицу стена нижнего этажа без окон. А окна верхнего этажа занавешены желтыми гардинами. Это служит защитой дома от чужих глаз; особенно свою жену считает татарин своим исключительным сокровищем, которое не показывают людям, не являющимися членами семьи. Поэтому женщины обьино не принимают участия в работах, которые выполняются за пределами двора30. Они сидят в своих каморках на нарядных матрасах и шьют себе все новые и новые наряды с намерением, чтобы приводить в восторг своего хозяина.
Вот собралась толпа народа, и я слышу оттуда какую-то музыку. Вижу, к своему удивлению, небольшой граммофон с очень длинным зеленым раструбом. У купца хорошее настроение и он хочет позабавить народ. Все — от мала до велика — стоят с открытыми ртами, слушают игру, покачивают головами и не хотят верить своим ушам. Судя по всему, такой аппарат совершает тут первое свое победное шествие. Звучит мелодия татарского танца, слышны барабанный бой и пронзительные свисты. Следуя ритму музыки, два парня вступают в танец во дворе. Руками на бедрах они становятся друг против друга, стучат при этом ногами по земле и затем движутся навстречу друг другу, весело выкрикивая. По обычаю, у татар танцуют только мужчины. Во всем — в людях, постройках, танце, музыке — присутствует экзотический восточный отпечаток.
Я перехожу улицу, потому что мулла, мусульманский священник, приглашал меня к себе. Один раз я уже побывал у него. Он, на самом деле, для меня единственный знакомый в этом селе. Вот там, улыбаясь, он стоит на веранде, прислонившись к длинному зеленому посоху. Он одет в легкое платье-халат, сшитое из светлой ткани, тонкой, как кисея. В ногах у него очень просторные белые брюки, похожие на юбку. По сравнению с ними узкие американские юбка-брюки — настоящая дурь моды. На голове он носит чалму — головной убор, состоящий из многократно обвернутого вокруг головы узкого, длинного, белого платка, который соответствует его сану. Он вежливо приветствует меня, обхватывая мою протянутую руку обеими руками; ведет меня по узкой лестнице в избу на втором этаже, бросает на ковер мягкие, толстые подушки и предлагает гостю сесть. Тут же он забегает в нижнюю избу, чтобы поставить самовар. В комнате нет ни одного стола или стула. Через открытую дверь я вижу, как из другой избы татарки с любопытством разглядывают меня. По принятому здесь обычаю, они не выходят приветствовать гостя. Они — жены этого татарина-священника. Еще когда я был у него в предыдущий раз, мне стало ясно, что мой друг, судя по всему, зажиточный мужчина, не оставил без внимания изречения из своей священной книги, Корана: «пусть каждый выбирает себе две, три или четыре жены из числа женщин, которые ему нравятся»31. Таким образом, жен не может быть больше четырех, но наложниц может быть сколько угодно. Какие же разные могут быть судьбы людей! В соседнем селе русский батюшка жалуется, что после нескольких медовых месяцев скончалась его любимая жена и он, согласно своему вероисповеданию, больше никогда не может жениться. А мужчина-то еще в расцвете своих сил. Хотелось бы мне предложить, чтобы этот татарин-священнослужитель отдал одну из своих трех жен тому русскому. Однако, по всей видимости, он на это не пошел бы. Кажется, наоборот, он собирается еще увеличить свою семью. Самая молодая жена, у которой в ушах висят серебряные серьги в форме полумесяца, весьма обаятельная. Мулла говорит, что отдал за нее 320 рублей. Старшая жена, зубы которой покрыты черной краской, очень толстая, распухшая, и о средней тоже не скажешь, что она очаровательная.
Мулла бросает на пол передо мной похожий на одеяло ковер, а затем, суетясь, вскоре приносит большой самовар и ставит его на ковер. Когда все готово, он садится на пол, на свои ноги — так же как портной сидит на своем столе. Мы разговариваем о ярмарке, о теплой сухой погоде, о религиозных обрядах и верованиях мусульман. То и дело он восхваляет свой новый дом, строительство которого завершилось несколько месяцев тому назад. Спрашивает: не правда ли, дом во всем соответствует требованиям времени?
Я киваю головой, и он все больше хвалит его. Говорит, что без его подробных указаний строители не достигли бы такого восхитительного результата. Вот эта комната — его рабочий кабинет; он светлый, имеет на трех стенах маленькие окна; перед окнами, направленными на юг, на полу имеется возвышение, на котором друг на друге лежат ковры разного цвета. На этом месте «работает» мулла, т.е. молится пять раз в день.
Спрашиваю у него, может ли мусульманин в молитве просить у бога чего угодно. Он улыбается на мой глупый вопрос: Конечно же, нет! Нельзя затрагивать земных забот, например, вопросов, связанных с материальной обеспеченностью. К тому же все молитвы зафиксированы во времена пророка, никаких случайных молитв нет.
Понимает ли народ те арабские слова, которые он повторяет в своих молитвах? Естественно, нет. И нет необходимости понимать. А женщины вообще могут молиться? Он смеется так громко, что его живот трясется, подмигивает, а потом принимает серьезный вид и говорит, что женщина не создана для такой святой задачи, как совершение молитвы.
Он наливает чай в чашки с широким дном и опять начинает восхвалять свой дом. В углу стоит подставка, напоминающая сруб колодца, в середине которой круглое отверстие. Когда он замечает, что я обратил внимание на нее, мулла объясняет ее назначение: там вода, в которой он моет ноги каждый раз, когда приступает к молитве. В другом углу очень большой медный умывальник — он для мытья рук. Для рук и ног нельзя использовать одну посуду и одно полотенце: в таком случае молитва была бы тщетной. Бог требует от мусульман прежде всего чтобы они соблюдали определенный ритуал при богослужении. На одной из стен развешаны несколько картин с изображением мечетей и святого черного камня Мекки. Мулла объясняет, когда бог бросил камень из рая на землю, первоначально он был белым. Но потом, постепенно, со временем, он стал черным от поцелуев грешных людей. Каждый, кто совершает паломничество в Мекку, должен его поцеловать, тогда грехи переходят от человека к камню и с этого момента бог больше не числит их за этим человеком. Паломники рассказывают удивительные вещи о камне Мекки и среди прочего они утверждают, что камень этот не лежит на земле, а невидимые руки держат его над поверхностью земли. Так он изображен и на картине. Как заверяет мулла, однажды земля, небо и звезды исчезнут, но святой камень Мекки никогда не пропадет.
Других достойных для упоминания особенностей в этой комнате нет — если не считать кучи мягких матрасов у одной из стен, которые на ночь раскладывают на полу, и целой кучи детей, которые с грязными лицами и пальцами во рту стоят возле двери.
Внезапно мулла встает и спрашивает, не желаю ли я посмотреть его мечеть. Он уходит на минутку и возвращается с большой связкой ключей под мышкой. Мы переходим через небольшой ручей, на другом берегу которого и стоит святилище этого татарского села. В передней нужно снимать обувь, потому что земная пыль осквернит храм. Женщина ни в коем случае не может войти в святилище. Мы поднимаемся по высоким ступеням и входим в просторный зал. Эта мечеть ничем не отличается от тех, которые я видел раньше. На полу красный узкий ковер, который идет от двери до другого конца зала. В татарском святилище не так уж много чего для разглядывания, потому что в нем нет никаких картин и символов, если не учитывать серпа луны на шпиле башни. В пятницу, в святой день татар, когда народ собирается на молитву, каждый приносит с собой молитвенный коврик, который он расстилает на полу под ноги на время священной церемонии.
Основную часть богослужения составляют очищения и молитвы, а также ежегодный пост продолжительностью один месяц, который благочестивый мусульманин строго соблюдает. Он проводится каждый тринадцатый лунный месяц и, следовательно, из года в год даты его проведения меняются. Говорят, что нынче он попадает на период августа. На протяжении всего месяца, который мусульмане называют рамазаном, нельзя будет есть и пить в то время, когда солнце на небе. Только ночью можно будет принимать пищу. Разумеется, в жаркое летнее время очень утомительно соблюдать этот пост; например, работающий в поле крестьянин не может принимать ни капельки воды, чтобы подбодрить свое усталое тело. По окончанию рамазана и проводится самый большой и веселый праздник мусульман. Других религиозных праздников мало, почти нет.
Однако часто проводятся светские праздники, связанные, например, с земледелием.32 В такие дни татары умеют воспользоваться возможностью веселиться — они ведь умный, веселый и гостеприимный народ.
------------------------
29 «Matkakirjeita. 6. Tattarikylassa», газета «Turan Sanomat» от 16 июля 1911 г.
30 Подобное, однако, наблюдалось лишь в домах зажиточных татар.
31 Жен у мусульман может быть от одной до четырех — сколько хочет и сможет содержать мужчина. Причем вторая жена может прийти в дом только с одобрения первой. Ему полагается заботиться об их материальном положении и детях, а также о духовном и нравственном воспитании.
32 Очевидно, здесь имеется в виду праздник сабантуй (букв.: «свадьба плуга») или гербер (букв.: «после плуга»), который проводится по окончании весенних полевых работ.
------------------------

На жертвенной горе.33
Надо признать, чувством красоты обладали те предки вотяков, которые выбрали эту гору в качестве своей священной рощи. Правда, само по себе это святилище мало чем отличается от других вотяцких священных рощ: покосившаяся от старости калитка, наполовину трухлявая изгородь, а за ней стоят многовековые дубы и липы, многие из которых оказались сильно искалеченными осенними бурями. Вот таково само святилище; пейзажи же, которые открываются отсюда, прямо-таки превосходные.
Гора высокая, ее почва без камней и, если не учитывать священную рощу, она представляет собой голую песчаную сопку, на косогорах которой образовалось несколько глубоких оврагов. Ее откосы покрыты редкой, мелкой светло-зеленой травой, а ниже имеются заросли орешника, где пчелиные матки присматривают за своими подданными, насчитывающимися сотнями тысяч. К югу от горы, за ручьем, посреди желтоватых ржаных полей и лугов, покрытых синими цветами, видны поэтично красивые деревушки вотяков- язычников. После пахотных работ, утомительного поднятия паров — на солнце температура перевалила за 50-градусную отметку — их жители приняли баню и готовились к празднованию самого крупного летнего праздника, общего моления-жертвоприношения нескольких деревень.

Хранитель родового святилища куала (Ошторма-Юмья) — Suku-kualan vartija (Oshtorma-Jumja).
По узким, изгибистым тропинкам вверх по горе идут старики с опущенными головами. Их серьезность и серебристые кудри указывают на то, что не в первый раз они шагают по этим священным стезям. Они, судя по всему, либо хранители молитвенного места, либо исполнители богослужения — водоносы, носильщики котла и т.д. Каждый старик имеет свое определенное, особое задание. Мой любопытный взгляд прикован к их ходу. Они останавливаются у калитки, ведущей в рощу.
Удивительно, как бы сильно ни отличались разные религии по своим внешним формам, но есть общее для них всех чувство благоговения, которое они пробуждают в своих верующих. Как я полагаю, искусные храмы Афин и Рима, пагоды Индии, представительные мечети мусульман и кафедральные соборы католиков, — несмотря на все свои драгоценные сокровища, — не могут вызывать в своих посетителях более глубоких религиозных ощущений, чем эта роща со своей естественной простотой. В ней нет ни золота, ни серебра, ни мрамора, ни слоновой кости, а только старинные, качающиеся на горе под открытым небом деревья.
Войдя в жертвенную рощу, старики разводят огонь. К святым деревьям привязывают животных белой веревкой из мочала, специально свитой и предназначенной для разового использования. На ветвях деревьев подвешивают полотенца с красными полосами для вытирания рук — перед проведением каждой части обряда обязательно моют руки. Очевидно, что этим церемониям очищения вотяки научились у своих татарских соседей. Глубинное происхождение, пожалуй, имеет тряпка, висящая на стойке у жертвенного огня; старик, закалывающий отданное для жертвования животное34, вытирает об нее свои окровавленные руки. В отличие от полотенец, эту тряпку не стирают, а по завершении моления сжигают на костре.

Жертвоприношение злаковым, привоз жертвенных животных и ритуальных предметов (Старая Юмья) — Viljauhri, uhriteuraiden ja -esineiden tuonti (Staraja Jumja).
«Закалывание вышнему», обещание жертвы Инмару (Можга) — «Ylos-teurastus», lupausuhri Inmarille (Mozhga).
Жертвоприношение в поле, испытание жертвы (Старая Юмья) — Vainiouhri, uhrikoe (Staraja Jumja).
Само богослужение простое, без прикрас. До начала забоя жрец делает жертвенный обет с хлебом35. Перед ним скамья, на которой вначале он развертывает белое полотенце. Затем ставит на него старинное деревянное блюдо с резьбой, которое богато воспоминаниями — оно со времен предков использовалось только на праздниках жертвоприношения. На блюде круглый, пышный, только что испеченный овсяный каравай. Жрец бережно берет в руки блюдо с полотенцем, поворачивается к югу и начинает молиться вполголоса, временами поднимая блюдо с хлебом. Первая жертва первого дня предназначена Инмару, богу небес. Поэтому вначале жрец дает обет ему. Верование, что богу небес нужно молиться с лицом, повернутым на юг36, так же как и многие процедуры очищения, заимствованы от татар. Во время жертвенного обета все присутствующие в священной роще стояли тихо, преисполненные благоговением; затем жрец благословляет хлеб, делит его на куски и раздает всем принимающим участие в обряде.
После этого начинается так называемое испытание жертвы. Молящиеся желают знать, угодно ли богу это жертвенное животное. На то, какова должна быть жертва, имеется ряд предписаний, которые строго соблюдаются. Так, например, богу небес ни в коем случае нельзя приносить в жертву животное черного цвета, а для матери-земли, напротив, совершенно не годится белая жертва. Никому из богов нельзя жертвовать пестрое, искалеченное или хотя бы один раз болевшее животное. Кроме того, жертвенные животные должны быть девственными, и впряженных в ярмо нельзя приносить в жертву. К тому же нужно отметить, что лишь определенные виды животных, в зависимости от цели жертвоприношения, годятся в качестве жертвы. 
Тем не менее, как бы строго ни соблюдались правила жертвоприношения, может случиться так, что жертвенное животное все-таки неугодно, бог его не принимает, и жертва не дает желаемого результата, а, наоборот, ведет к несчастью. Поэтому необходима т.н. проверка жертвы, при которой начиная с головы, на спину животного сквозь березовые ветви льют прохладную родниковую воду. При этом старики усердно наблюдают, вздрагивает ли животное от воды. Если этого не происходит, они повторяют проверку, а иногда — и несколько раз. Каждый раз, когда старики льют воду, они произносят, вздыхая: Инмар, принимай жертву!
Если и при девятой попытке животное все еще не вздрагивает — это признак того, что бог считает эту жертву нежелательной. Следовательно, какие бы большие сложности это ни вызывало, возникает необходимость искать новое жертвенное животное. Если же, напротив, испытывающие жертву видят, что животное угодно, они с удовлетворением приступают к забою. Ведь самые серьезные преграды уже преодолены, и все остальное идет быстро как танец — с давних лет каждый знает свои обязанности. Старик-мясник ведет животное к костру; его ноги связывают, поворачивают головой на юг, а потом опрокидывают на землю, на левый бок. Мясник резко колет ножом ему горло; кровь набирают в деревянную чашу, а затем льют в огонь. В то время, когда идет убой, жрец беспрерывно молится; он просит у бога всех земных благ — дождя, солнцепека, обильного урожая, здоровья и богатства, детей и скота. Как только животное испустило свой последний вздох, его шкуру сдирают и развешивают на ветке дерева, чтобы она сохла.
После этого начинается разделка туши и распределение жертвенного мяса. Недопустимо варить все мясо в одном котле. Кроме того, тушу следует разделать так, чтобы ни одна кость не сломалась. Но в первую очередь необходимо соблюдать правило, согласно которому самые важные органы жертвенного животного — сердце, печень, кусочек легких, первое с правой стороны ребро и т.д. — следует варить в отдельном котле, так как они составляют самую ценную часть жертвы. Все остальное мясо варят отдельно, в одном или нескольких котлах — в зависимости от размера животного.
В то время, когда варится жертвенное мясо — это продолжается два-три часа, а то и дольше — старики сидят рядком и разговаривают; лишь тот, который ворошит угли, возится у костров. В качестве растопки и дров используются гнилые деревья и корневища, имеющиеся в этой роще — их никогда нельзя выносить за пределы изгороди этого священного места. Как объясняют старики, если валишь в роще дерево, это наказуемо — будет град. А если используешь его как дрова, сгорит дом.
Постепенно на косогоре появляются люди. Они идут гуськом, и у каждого из них в руках какая-то ноша. Когда они уже приблизились, я вижу, что это — завернутые в полотенце хлеб и блины, и, кроме того, каждый несет в руке чашку, наполненную гречневой или овсяной крупой. Они расстилают полотенца в ряд на траву и кладут на них принесенные продукты. Они приходят тихо и так же уходят без слов. На моление из каждого дома приносят караваи хлеба, накрытые полотенцем, и чашки с крупой.

Народ собирается на жертвоприношение злаковым (Старя Юмья) — Uhrikansa kokoontuu «viljauhri» — juhlaan (Staraja Jumja).
Когда мясо, наконец, сварилось, делят его на более мелкие куски. Затем их кладут в длинные, узкие деревянные корыта. А сваренные отдельно органы кладут на деревянное блюдце. Бульон набирают в большой котел, туда же кладут и крупу, что принесли от каждого двора. Котел снова вешают над огнем и в нем варится т.н. жертвенная каша. Когда каша доваривается, народ начинает собираться в священную рощу. Все одеты в чистую, праздничную одежду. Серебряные монеты и яркие ленты блестят на солнце. В рощу входят только мужчины, женщины остаются на поляне перед калиткой.
Когда каша сварена, кашевары разделяют ее каждому семейству. Женщинам за изгородью относят их часть. До того, как приступить к еде, жрец кладет на полотенце специальную, посвященную богу чашу с кашей, поднимает ее на руках и произносит короткую молитву. После этого все садятся, каждое семейство вокруг своей чаши с едой.
Поев жертвенную кашу, народ поднимается. Жрец и его помощники собирают все караваи хлеба и блины и кладут их на белую ткань в большую кучу. С края каждого каравая отрезают небольшой кусочек и кладут его на деревянное блюдо на лавке. Начинается освящение жертвенного мяса. Жрец берет в руки блюдо с отдельно сваренными органами жертвенного животного, поворачивается лицом на юг и начинает произносить молитву, неоднократно поднимая вверх жертвенный дар. Стоящие рядом с ним помощники так же поднимают другие корыта с мясом. Затем жрец, поднимая вверх блюдо с хлебом с лавки, так же освящает и хлеб. После молитвы это блюдо вместе со священными органами жертвенного животного кладут на ветки дерева — действие, которое вотяки называют возвышением37.
Люди опять садятся со своими семействами на поляну. Каждый получает еду: хлеб и мясо. Как и прежде, женщины и теперь трапезничают за пределами изгороди, которой обнесена священная роща. Любопытно наблюдать, как народ принимает ритуальную пищу. Обглоданные кости люди бросают в костер, чтобы они не достались собакам. Часть праздничной пищи, что остается, отнесут домой тем членам семьи, которые по той или иной причине не смогли прийти в рощу на жертвоприношение.

Жертвенное дерево, на ветвь которого ставили хлеб и мясо (Старая Юмья) — Uhripuu, jonka oksalle on asetettu leipaa ja lihaa (Staraja Jumja).
По завершении трапезы каждый собирает остатки пищи на свое полотенце и кладет его на поляне перед жрецом. Начинается общая праздничная молитва. Исполнители жертвоприношения и народ, также и женщины за изгородью, выстраиваются в ряд на коленях. Жрец опять передает богу все тревоги и горести житья народа-бедняка. После каждого прошения он делает поклон до земли, и вся публика праздника следует его примеру. Слышу, как многократно повторяются слова: Великий Инмар.
По завершении молитвы люди поднимаются, каждый собирает свои принадлежности, полотенце и деревянную чашку, чтобы отнести их домой. Кладенные на ветви дерева жертвенные дары берет жрец и вкушает их вместе со своими помощниками. Освященные части жертвенного мяса, которые считаются носителями душевных сил жертвенного животного, женщины никогда принимать не могут.
Уже ближе к вечеру возле рощи, за пределами ее изгороди, приносят в жертву еще и барана, поминая покойных. В их честь также зажигают самодельные восковые свечи, потому что, как верят вотяки, покойные также могут вызывать многое, почти те же вещи, как сам Инмар. Поэтому необходимо поминать их жертвенными дарами. Кости посвященного покойным жертвенного животного не сжигают, а зарывают в землю.
Так завершается первый день моления, но праздник жертвоприношения продолжается еще несколько дней. В это время исполнители обряда даже на ночь не покидают жертвенную гору, и народ в деревне не приступает к работе. В те дни люди веселятся, навещают своих соседей, соревнуются в верховой езде, играют и поют.
Я сижу в роще допоздна, беседую со стариками и любуюсь тем, как вечернее солнце озаряет золотом соломенные крыши бедной языческой деревни.
------------------------
33 «Matkakiijeita. 7. Uhriwuorella», газета «Turun Sanomat» от 29 июля 1911 г.
34 Жертвенное животное обычно приобретается на собранные со всех участников-семей деньги.
35 Обряд сüзиськон — букв.: «обещание жертвы».
36 Представления, что божества живут на южной стороне, имеют очень древнее происхождение и никак не связаны с исламским вероучением.
37 Обряд вылэ мычон — букв.: «вверх возносимое».
------------------------

Общественное святилище куала (Средний Кумор) — Kylakuala (Sredni Kumor).

Свадебные обряды вотяков.
Надо полагать, что связанные с заключением брака обряды и обычаи происходят не из таких глубин древности, как ритуалы, относящиеся к смерти и рождению, т.е. к «отходу» и «приходу» человека; эти ритуалы встречаются даже у тех из известных человеческих рас, которые находятся еще на самых низших ступенях развития. А что касается свадебных обрядов, то представляется, наоборот, что для многих из первобытных народов они неизвестны. К примеру, Антон Чехов, путешествовавший среди гиляков на Сахалине, рассказывает, что у них нет никаких свадебных обрядов. Когда он там спрашивал у одной женщины об их свадебных обычаях, та посмеялась и ответила: зачем тут нужны еще какие-то особые церемонии, умыкаешь себе невесту — вот и все.
В древности, когда об отношении отца к своему потомству не было ясности, отца и сына причисляли к разным родам — считалось, что предки матери снова живут в детях. По этой причине сын наследовал не отца, а мать и ее родственников. Кроме того, допускалось, что отец может быть в брачных отношениях со своей дочерью. В те далекие времена отношения между мужчиной и женщиной носили преходящий характер и о цивилизованном браке не могло быть еще и речи. Брак, основанный на умыкании, указывает уже на более развитую культуру, потому что в его рамках женщина переходит в дом мужчины, причем часто на всю жизнь, хотя это и происходит в принудительном порядке.
В общем, в настоящее время ни один из относящихся к финскому племени народов уже не практикует брак посредством умыкания. Но вместе с тем многие его следы сохранились в языческих свадебных обрядах наших родственных народов. Как объясняют вотяки Уфимской губернии, сегодня невесту умыкают только в том случае, если ее родители не согласны выдать свою дочь ни за какие деньги. Однако невесту не умыкают без ее согласия. По словам одного старика, «нынче не могут, как раньше, удерживать женщину силой, если она сама не хочет».
В современных свадебных обрядах вотяков этнограф может найти немало обычаев, уходящих корнями к временам, когда преобладал брак умыканием. К таким, кажется, относится обычай привозить невесту во двор жениха с закрытым лицом; или другой — невеста как бы делает вид, что она туда отправляться не желает. Нередко она даже шутливо, притворно сопротивляется или же перед свадьбой на некоторое время она исчезает из родного дома, скрывается у родственников в соседней деревне и готовит себе свадебные наряды в те дни. В числе обычаев той эры было, по-видимому, также представление, согласно которому молодой человек по мере возможности должен искать себе жену не в своей деревне. Особо восхваляют жениха, который привез себе милую издалека. Отчасти этот обычай, вероятно, обусловлен и тем, что в прошлом деревни были исключительно родовыми, а согласно общепринятому представлению, родственники не вступают в брак между собой. У вотяков это ограничение касается не только ближайших родственников, но и всего большого разветвленного рода. К примеру, мужчина, представляющий род Какша40 и проживающий в Пермской губернии, не заключает брак с женщиной того же рода даже в том случае, если она является уроженкой далекой местности в Уфимской или Вятской губернии. В прошлом это правило соблюдалось весьма строго; каждый вотяк же знает свое родовое происхождение и даже в том случае, если переселяется в чужую местность, он сохраняет свою родовую фамилию. Это связано с тем, что вотяки поклоняются предкам своего рода.
Из умыкания, по всей вероятности, вытекает также обычай, согласно которому в новом доме молодую жену зовут не ее собственным именем, полученным при рождении, а именем той родовой деревни41, из которой она происходит.
На брачном рынке умыкание было предшественником торга. А нынче вотяки-язычники покупают себе невесту. Цена девушки зависит не от красоты ее глаз и волос, а от крепости и здоровья тела. «За нее стоит заплатить, т.к. она крепкая работница», — говорят вотяки. А другая девушка, с худым телом, больших денег не стоит. Жену выбирают себе с таким расчетом, чтобы она могла трудиться. Разумеется, калым, цена невесты, меняется и в зависимости от благополучия местности. Я полагаю, невеста в Уфимской губернии раза в два дороже, чем в Казанской губернии. 
О цене договариваются обычно родители. Старики решают, обдумывая и обсуждая вопрос неоднократно; причем зачастую цену устанавливают не интересуясь мнением молодых. Договорившись о калыме, старики вдвоем празднуют за стаканом вина. Иногда сговариваются о сделке так рано, что дети еще совсем юные. В одном доме Бирского уезда, где я остановился, хозяину бьгло 21 год, а его сыну — 6 лет. Когда я стал выяснять, в каком возрасте он женился, к своему удивлению узнал, что это произошло в возрасте 12 лет. Его брат, который жил в том же доме, женился в 14 лет. А жены у обоих были заметно старше мужей.
Калым обычно выплачивают не сразу. Вначале отдают только одну часть. Общую сумму делят на 3—4 части и мало-помалу выплачивают ее полностью. Пока все не выплатят, невесту не выдают в дом жениха, хотя после выплаты первой части денег девушка уже считается проданной. И с этого времени она уже является как бы замужней, и жених без ограничений бывает у нее. Явным показателем того, что девушка более не член своей родительской семьи, является и то, что при домашнем жертвоприношении она более не может есть ту жертвенную еду, которая предназначена только членам семьи.
Кроме денежной выплаты, невестой можно обзавестись путем отработки будущему тестю определенного количества лет. Это и есть обычный способ у бедняков. Без платы или без отработки можно получить себе в жены только сироту.
Когда выплатят последнюю часть калыма, к невесте отправляются на парной упряжке, чтобы привезти ее в дом жениха. У вотяков имеются определенные периоды года, когда уместно совершить этот обряд, т.е. не каждое время одинаково удачно для заключения брака. К примеру, нельзя справлять свадьбу, когда гуси высиживают яйца42. Летние свадьбы проводят обычно около Петрова дня. Тогда празднуют и в доме невесты, и в доме жениха. Для празднества варят много кумышки — самогона с неприятным запахом. Этот напиток и есть основное свадебное угощение. В день пиршества, где-то после полудня, когда многие старики уже довольно сильно под хмельком, во двор дома невесты въезжает особо снаряженная четырехколесная телега. Для вотячки это является знаком того, что ей совсем скоро нужно будет оставить родной дом, перейти в новые условия. Когда она видит прибывающую телегу, у нее из глаз капают слезы. За невестой едет не сам жених, а брат или кто-то другой из его родственников. Приехавшие не уезжают сразу обратно; их угощают, и к тому же невеста еще не готова к отъезду.
В избе жизнь кипит радостью. В рамках возможностей бедной деревни на столе расставлены всяческие лакомства. В конце стола сидит тöро, особо выбранный распорядитель свадьбы, а рядом с ним — его хозяйка. Они ответственны за проведение праздничного обряда. Тöро без устали разливает кумышку в маленькие деревянные чашки. Рядом у стены сидят бородатые старики и шутят. У печи играют на волынке. По-моему, мелодия тоскливая, монотонная; однако, по мнению вотяков, это веселая свадебная музыка. 

Курение самогона — Kumyshkan [pontikan] valmistaminen.
Тем временем в своей клети невеста готовится к отъезду. Туда собираются деревенские девушки, чтобы попрощаться с ней. По стенам клети висит всяческая одежда: пестрые рубашки с рукавами и разноцветными узорами по подолу; вотячки носят их в качестве платья. На жердях развешано множество узких длинных полотенец белого цвета, концы которых красиво вышиты или вытканы. Замужние женщины носят их на своих плечах. Кроме того, в клети хранятся запасы праздничной и будничной одежды молодухи, украшения с серебряными монетками, головные уборы с вышивкой и т.д., которые изготовлены руками невесты к этому дню. Девушки рассматривают и нахваливают ее рукоделие. В это же время она надевает новую рубаху, наматывает чистые портянки и надевает ранее не ношенные белые лыковые лапти. В этот день она в последний раз в одежде девушки.
Когда невеста, наконец, готова, она заходит в избу попрощаться с жителями деревни и близкими. Все толпятся вокруг нее, хотят заговорить с ней, дают советы, желают счастья в новом доме. Когда она прощается с родителями и сестрами, грусть берет верх, она начинает голосить, а близкие и гости утешают ее. Старики говорят: «Почему же ты плачешь, твои родители продали же тебя мужу и получили за тебя хорошую плату?» Воля родителей у вотяков — воля Бога. Чтобы успокоить невесту, один из стариков рассказывает ей следующую легенду: «Сначала Бог так распорядился, что надо было мужчине идти к женщине, но он начал горевать и сказал: "Жаль оставлять здесь поле, лошадь и плуг. Зачем я должен идти к жене?" Когда Бог увидел горе мужчины, то помиловал его и повелел, чтобы молодая жена шла к мужчине. От этого, в свою очередь, она начала горевать и плакать: "Почему ты посылаешь меня к мужу? Так жалко оставлять отца и мать, щенка и котенка". Бог рассмеялся над горем девушки. С тех пор женщина идет к мужчине».
Перед уходом невесты тöро становится серьезным, берет в руки хлеб и обращается лицом к югу. Он молится предкам невесты, чтобы они не сердились на то, что их потомок переходит теперь в другой род. После этого он делит хлеб и раздает каждому по кусочку. Плачущую невесту поднимают на телегу, лицо покрывают специальной тканью и в таком виде везут ее в дом жениха.
Когда доезжают до нового дома невесты, у ворот стреляют в воздух, чтобы все духи, приносящие несчастье, ушли. Собравшиеся во дворе гости, в основном, родственники жениха, встречают прибывшую, желают ей всего наилучшего. Здесь также свой тöро, который заботится о проведении свадебных обрядов. Прежде всего, он молится о счастье невесты и просит, чтобы умершие родственники жениха хорошо ее приняли, относились к ней ласково, не посылали бы болезней, не мешали бы сну молодой жены. В конце молитвы он говорит: «Пусть каждый день в жизни молодых приносит счастье, пусть будет столько богатств, сколько перешагнет невеста камней, и пусть будет у нее столько разума, сколько у нее волос на голове. Пусть она рожает здоровых детей и разводит породистый скот. Куда бы она ни отправлялась, пусть ее дорога будет удачной. Так же, как имелся хлеб в ее старом доме, пусть будет он и в новом доме». Затем гости разбрасывают зерно над невестой.
После этого невеста берет ведра с коромыслом и в сопровождении группы девушек идет к ручью. Здесь моют ей ноги, обливают людей, которые собрались поглазеть на невесту. Потом она наполняет ведра водой, приносит их в избу и, встав на колени, угощает водой всех гостей. Каждый, кто пробует воду, бросает в ведро серебряную монету. Кроме того, гости дарят молодоженам лошадей, коров, овец и разного рода хозяйственные предметы. Невеста, в свою очередь, дарит тöро и родителям жениха рубашки и полотенца.
Однако, основная церемония в доме жениха — это одевание невесты. Она снимает одежду девушки и переодевается в красивую одежду молодой жены, которую она носит несколько месяцев, иногда целый год, как в праздничные, так и в будние дни. После этого периода вотяки проводят еще свой маленький праздник — она переодевается снова. Она больше не носит косу и мало-помалу переходит в число настоящих женщин-хозяек.
Во время переодевания невесты в одежду молодой жены другие девушки танцуют и по очереди держат над собой ту ткань, что служила покрывалом невесте при ее переезде в новый дом. Представляется, что этот танец преследует символическую цель — он как бы должен способствовать тому, чтобы и девушки, которые еще не замужем, стали участниками счастья невесты, потому что судьбу одинокой девушки вотяки считают проклятием Бога. Только искалеченные и душевнобольные являются среди них старыми девами.
------------------------
38 «Matkakiijeita. 8. Wotjaakkien haatapoja», газета «Turun Sanomat» от 6 августа 1911 г.
39 Гиляки — устаревшее название нивхов, проживающих у устья реки Амур и северной части острова Сахалин.
40 Возможно, здесь имеется в виду род Какся.
41 Деревня сама носила название рода. 42 Обычно закамские удмурты устанавливали корзинки с гусиными яйцами под нарами или кроватями, где гусыни их высиживали.
------------------------

Почитание умерших у вотяков.43
По мнению вотяков, в человеке имеется не только видимое его тело, но также и невидимые составные части: лул (дух) и урт (душа). Кажется, с течением времени, под влиянием со стороны, лул занял ведущее место, а название урт почти полностью забылось во многих местах, или оно сохранилось лишь в редких архаических речевых оборотах. К примеру, об испугавшемся человеке говорят: уртяс костям44 (его душа ушла). Если такое случилось — а по представлению вотяков, подобное происходит также и в связи с тяжелым заболеванием — на поиски души вызывают колдуна, чтобы человек опять пришел в сознание и выздоровел. Название этого обряда урт кутон45(разыскивание души).
Душа также уходит и странствует, когда человек спит. Тогда она обычно принимает вид одного из ночных животных — летучей мыши. Отсюда и ее вотяцкое название урт-кытс46 (птица души). Как мне объяснил один старик в Уфимской губернии, этих птиц не увидишь в дневное время, когда люди бодрствуют, а только ночью, когда они спят. Старик даже привел доказательство тому, что летучая мышь — это действительно душа человека: когда один мужик спал, его товарищи еще сидели во дворе. В это время они видели, что урт-кытс летает в определенных местах. Когда проснулся их товарищ, они поинтересовались, какой сон он видел во время сна. Оказалось, что во сне тот побывал именно в тех местах, где и витала летучая мышь. По этой причине они и убедились, что тот урт-кытс, которого они видели, бьш душой спящего мужика.
Урт уходит из своего обиталища, когда человек спит или болеет, а лул своего места не покидает. Он как бы представляет процесс жизни в человеке и проявляется в качестве вздоха или пара. Пожалуй, в финском языке это соответствует слову loyly (пар в бане). Только при наступлении смерти оба, как урт, так и лул, покидают тело человека.
Лул уходит через рот или ноздри, потому что «последним его хрипение слышно из гортани». Что это такое лул и куда он уходит — вотяки объяснить не могут. Только о великих колдунах они говорят, что когда те умирают, поднимается вихрь или буря.
Урт, наоборот, по крайней мере на некоторое время после смерти остается вблизи тела. Это и понятно, потому что он является призраком или тенью души умершего человека. Когда труп покойного лежит на доске, урт передвигается вблизи него. После погребения он пребывает на кладбище, откуда по приглашению или без он может навещать родной двор и семью. Однако с помощью проведения особых обрядов можно также определить и другое место, где может пребывать душа покойного.
Когда наступает смерть, покойнику закрывают глаза и рот; как правило, в рот кладут немного сливочного масла, иногда им же смазывают и глаза. После этого труп покрывают тканью и начинается подготовка к погребению. Первым делом обмывают умершего; если покойник был мужчиной, этим делом занимаются мужчины, в противном случае — женщины. Затем усопшего одевают в белую одежду вотяка. На голову мужчине надевают домашнего изготовления войлочную шляпу, ноги оборачивают новыми портянками и надевают лыковые лапти, старикам дают в руку и посох. Женщине надевают наряд, соответствующий ее возрасту. Во время одевания кто-то из родственников покойника готовит гроб во дворе. Как только он будет готов, его пустым везут на кладбище и копают там могилу. После этого, еще в день смерти, близкие покойного, обычно только родственники мужского пола, провожают умершего, предают его земле. Как зимой, так и летом, усопшего везут на кладбище на санях: при этом он лежит на спине, со сложенными на груди руками47. Лишь у могилы перекладывают труп покойника в гроб, который представляет собой дощатый четырехугольный ящик, на дно которого сложены лыковые стружки, шерсть и в изголовье — небольшая подушка. Усопший лежит в гробу на спине. Туда же в гроб кладут разные комплекты одежды, рубашки, брюки, чтобы при надобности покойный мог менять одежду. Невесте, жизнь которой прервалась еще до свадьбы, кладут ее собственное рукоделье, предполагая, что она выйдет замуж в новой жизни. С детьми кладут игрушки, чтобы им не было скучно и чтобы они не тосковали по матери. Кроме того, покойнику обязательно дают и немного денег. Родственники бросают в гроб монеты и желают покойнику добра: «Вот тебе, используй, когда понадобится!» Некоторые объясняют, что деньги нужны для покупки места в новой жизни.
До того, как закроют гроб, один из родственников разрывает надвое полосу ткани, привезенную им на кладбище. Ту часть, которая остается в его левой руке, он кладет на грудь покойного, а ту половину, которая в правой руке, он относит домой и привязывает ее к матице или стене избы. А на могиле говорят: «Так же, как часть этой ткани остается здесь, а другую часть возьмем домой, так же и ты еще не отделяйся от нас полностью». Или несколько иначе: «Пусть твое тело остается здесь, пусть урт приходит домой, пусть счастье приходит домой». Крышку прибивают к гробу деревянными или железными гвоздями. На правой стороне крышки имеется небольшое четырехугольное отверстие, чтобы урт умершего мог свободно двигаться через него. Отсюда и название этого отверстия — урт ветлон парт (отверстие48 для передвижения души). Затем близкие засыпают гроб землей и кладут на могилу еще некоторые нужные для покойника вещи, такие как деревянную чашку и ложку, которые всегда можно видеть на вотяцких кладбищах. Однако для того, чтобы эти предметы не соблазняли воров, их часто специально повреждают49. Так же, как и у татар, направление могилы с севера на юг, лицо покойника направлено на юг.
После возвращения с кладбища следует целый ряд обрядов очищения. Уже у калитки кладбища один из сопровождающих, который принес с собой еловые ветки, ударяет ими по спине присутствующих и говорит: «Иди домой, тут не оставайся!» По прибытии домой на возвращающихся людей бросают золу или во дворе разводят костер, через который затем они прыгают с тем чтобы огонь очистил от трупного заражения. С той же целью по стенам избы, около двери и окон раскладывают ветви можжевельника50. Более того, избу убирают и моют, а сопровождавшие и члены семьи парятся в бане. Только после этого начинается поминальная трапеза.
Прямо в момент смерти один из родственников режет петуха. Тогда же немедленно сжигают часть его оперения, а поминальный суп из мяса готовят только после погребения. В то же время готовят также кисель и блины. Стол застилают белой скатертью. На поминках могут принимать участие только родственники покойного.
Для покойника же на стол кладут чашку и деревянную ложку, поскольку считают, что он присутствует на поминках. К тому же верят, что ранее умершие родственники тоже пришли, чтобы принять новичка. Для них кладут рядом с печью посуду, куда каждый участник поминок наливает немного пищи, чая и вина. На краю посуды горят самодельные восковые свечи, количество которых зависит от числа умерших родственников. Если свечи горят хорошо, это показывает, что умершим хорошо, а если коптят — это знак их недовольства. Когда кладут еду и напитки в посуду покойников, говорят: «Ешь, пей!» И при этом каждый раз произносят также имя соответствующего умершего родственника. Если во время трапезы случится, что кусочек еды падает на пол, его не поднимают оттуда, поскольку верят, что это свидетельствует об аппетите покойного. Сдержанно-серьезное поведение собравшихся говорит о том, что присутствие умерших не вызывает ни у кого сомнений. Может также случиться, что усопший показывается в виде маленькой белой бабочки, которую называют урт-бубули (бабочка души). Такая порхающая бабочка, увиденная на поминках, вызывает у них радость и они говорят: «Урт покойника присоединился к нашей компании в виде бабочки». Поэтому убивать бабочку души — большой грех.
По завершении поминок стоящую у печи чашу выносят во двор, где ее содержимое раздают собакам. Старики с любопытством наблюдают за поведением собак. Они считают: если собаки едят жадно, это признак того, что умершие были голодны и поминальная еда им понравилась; в противном же случае, если собаки эту еду особо не трогают, это значит, что также и у умерших она вызвала пренебрежение.
Помимо дня кончины покойника, поминальную трапезу устраивают на третий, седьмой и сороковой день смерти, а также в ее годовщину. Все эти поминки во многом похожи на первые. На третий и седьмой день режут курицу, а на поминки сорокового дня и на годовщину принято закалывать более крупное домашнее животное, типа гуся, овцы или теленка. В эти дни принимает участие заметно большее число родных и близких покойника, чем на предыдущих поминках. Визуально умершего представляет его одежда, например, рубашка и штаны, или юбка, если она была женщиной. Эти предметы одежды развешивают на стене около поминального стола. Поминки сорокового дня и годовщина длятся обычно пару дней. В последний день «лечат голову» покойника. По прошествии года, в дальнейшем поминок определенного дня в память отдельного умершего более не проводят. А до этого срока отношения между покойником и его родственниками бьши еще довольно близкие — он не оставлял своих домочадцев. Но в дальнейшем он будет уже вместе с другими умершими. 

Языческое кладбище (Можга) — Ракапаllinпеп kalmisto (Mozhga).

Место для вывоза костей (Старая Кирга) — Luiden vientipaikka (Staraja Kirga).
Кладбище посещают только в связи с поминками на годовщину смерти. Туда относят также еду и питье. В тот день вотяки как бы снова провожают покойника в его подземное жилище. Ту полосу ткани, которую в день смерти привязали к матице в избе, относят на кладбище и зарывают в землю. Тогда же некоторые вотяки ставят деревянную ограду вокруг могилы — обычай, который они, по- видимому, позаимствовали у соседствующих татар. На большинстве из могил нет никакого памятника.
Через 3—5 или более лет — нет определенного срока — вотяки проводят в честь кого-то из старших умерших обряд, называемый лошадиной свадьбой51. Название обряда происходит оттого, что  тогда закалывают лошадь, ее череп и кости ног отвозят в сопровождении музыки и свадебных песен на кладбище. Жертвоприношение происходит дома, где собирается большое число близких и дальних родственников, друзей умершего. Когда завершают трапезу, в избу заносят драночную корзину, на дно которой разложена солома. В корзину складывают кости и поверх них череп, после чего поют свадебные песни, танцуют и веселятся. Когда у танцующего спрашивают: «Для кого танцуешь?», в ответ он произносит имя умершего. К вечеру пение и танцы завершаются, и когда уже начинает темнеть, корзину выносят во двор, запрягают пару лошадей в сани и отвозят кости лошади на кладбище. Едет много молодых людей, парней и девушек, по пути веселятся и поют песни, как на свадебной поездке. Когда прибывают на кладбище, в корзину наливают домашнего вина и зажигают свечу в честь умершего. В завершение кости вешают при помощи лыковых веревок на какое- нибудь дерево на кладбище. Этот обряд совершается обычно поздней осенью или зимой, во всяком случае, только один раз после смерти человека. Для мужчины жертвуют лошадь, для женщины — корову.
После этого в память определенного умершего более поминок не проводят, а только общие ежегодные поминки — около Пасхи, на Троицу и осенью, по завершении полевых работ.
Но вотяки вообще и в другое время часто поминают своих умерших. Так происходит особенно в случае болезни, неурожая или других несчастий, потому что эти невзгоды считаются наказаниями, посланными умершими. Тогда души покойников надо умилостивить жертвами. Однако в таком случае вотяки не ходят на кладбище. В непосредственной близости от деревни у них есть особое место, посвященное умершим. Его называют местом, куда бросают луб.52 Название дано оттого, что после смерти туда относят луб, на котором лежал покойный, веники, которыми его обмывали, одежду и другие вещи, которые соприкасались с ним. Там гниют кучи таких вещей. К тому же на этом месте видны маленькие деревянные памятники, обрубки, высотой в пол-локтя, перед которыми обычно стоят еще маленькие столики на одной ножке. На стол кладут жертвенную еду, а обрубок — это место обитания самого умершего, значит какой-то его первоначальный божественный образ. Однако сегодня такой памятник делают только для умерших в чужой местности, потому что урт умершего, как объяснил один старик-вотяк, без этого не вернется в родные края к своим родственникам.
------------------------
43 «Matkakirjeita. Wotjaakkien wainajainpalweluksesta», газета «Turun Sanomat» от 26 августа 1911 г.
44 Точнее уртэз кошкем — «душа ушла».
45 С удмуртского языка слово кутон переводится как «ловля», т.е. урт кутон — «ловля души».
46 Точнее урт-кыч.
47 Данный обычай был распространен у многих народов и связан с представлениями о загробном мире как о холодном месте; у закамских удмуртов умершим на руки также надевали варежки и в гроб клали зимнюю одежду.
48 Возможно, здесь Хольмберг допустил ошибку; «отверстие» на удмуртском — пасъ.
49 Глубинная причина обряда в другом: чтобы вещь «перешла» к умершему в загробный мир, она тоже должна быть «мертвой», т.е. должна потерять целостность, и чтоб ее более невозможно было использовать живым.
50 По представлениям многих народов, огонь и его производные (зола, сажа и т.п.) очищают от злых духов. Можжевельник также обладает свойствами отпугивания злых сил.
51 Обряд проводился только в честь умерших естественной смертью от старости, состоявших в браке и родивших детей.
52 Кыр/кур куян — букв.: «луба бросания [место]».
------------------------